Добро пожаловать !
Войти в Клуб Mountain.RU
Mountain.RU

главнаяновостигоры мираполезноелюди и горыфотокарта/поиск

englishфорум

Чтобы быть в курсе последних событий в мире альпинизма и горного туризма, читайте Новостную ленту на Mountain.RU
Люди и горы > Творчество >


Всего отзывов: 1 (оставить отзыв)
Рейтинг статьи: 5.00


Автор: Владлен Авинда, Ялта

Команда молодости нашей

Капитан Ярость - Владимир Моногаров Мыс Доброй Надежды - Михаил Алексюк Улыбка Киева - Николай Мащенко Счётная палата - Дмитрий Лавриненко Весёлая песня - Владимир Ковтун Восторг щенка - Владлен Гончаров

КАПИТАН ЯРОСТЬ

Он невысокого роста, но с мощной грудной клеткой трениро­ванного гимнаста. Фигура настоящего Олимпийского чемпиона: он в точности похож на мраморные изваяния мускулистых греческих атлетов-олимпиоников, стоящие в музеях мира (и воспроизведен­ные в книжных иллюстрациях). Только там мы видим дискоболов, метателей копья, борцов, а капитан Ярость - горовосходитель. Обаятельный, приветливый, правда, иногда резкий и категоричный. Но что-то всегда тянуло к нему, привлекало - и в тоже время даже пугало наверное, кипучая ярость организма, мыслей, дел и неиз­менное стремление к спортивной славе, победе, умственному и физическому торжеству Человека над Горными исполинами. Ка­питан Ярость - альпинист, а его команда всегда с ним.

...Капитан Ярость спит, но все время думает о горах, - и ему снятся далёкие снежные горы, синие и сиреневые, где он находит своё счастье. Капитан Ярость красив в своём мужском обличие. Его лик, с резко очерченными скулами и горящими глазами, даже немного суров. Неукротимая энергия поднимает и толкает его на постоянное движение, стремление. В городе Киеве - на борьбу с бюрократическими силами, а в больших горах - с мечущимися духами гор в лице снежных лавин, камнепадов, неприступных скал, коварных ледников. Капитан Ярость в жизни - преподаватель ин­ститута физкультуры, но человек практичный и бывалый. И что он задумывал, то всегда достигал, добивался желаемого и никогда старался не сходить с намеченного пути.

Капитан Ярость любил жизнь и женщин, постоянно стремился добиться их признания, любовного тепла и нежности, дающих ему новый яростный толчок вперёд, к горным вершинам. По-моему, этой страстью были поражены все настоящие мужчины, тем бо­лее «Команда молодости нашей».

Капитан Ярость никогда не сдавался и не уставал от своих горячих идей и стремлений. Прошли годы, ему уже восемьдесят лет, а он снова стремиться к успеху, победе, извержению вулкана своей огненной и кипучей энергии. Он вновь хочет коснуться и по­целовать гранитный отполированный Алтарь Южной Ушбы. Сама мысль, даже не мечта, сурова и страшна по своему исполнению. Так и хочется дать совет - остановись, одумайся, - но хорошо зна­ешь, что тут же сгоришь в неукротимой Ярости капитана.

Капитан Ярость соединял в себе волю к власти и любовь к друзьям, оправданный риск, готовность сразиться с опасностями и решимость добиваться победы. Но перед величием и прелестью горного мира он замирал, заколдованный сиянием красоты и веч­ности. Он хорошо понимал, что здесь, в горах, совершенно никчем­на вся человеческая суета с её пороками, приносящая только за­боты и проблемы. Капитан Сорви-голова был книжный (может, совсем выдуманный) мальчишка, а капитан Ярость живой, насто­ящий, боевой (в спортивных победах) и чуточку грустный мужчи­на из чудесного города Киева.

Капитан Ярость самозабвенно, даже самоистязая себя, посто­янно тренировал своё «олимпийское» тело к будущим походам и восхождениям в горах. Фанатизм сливался с Яростью, рождая силь­ного и прекрасного Человека...

МЫС ДОБРОЙ НАДЕЖДЫ

Я никогда не был в Южной Африке и не видел мыс Доброй Надежды. Но хорошо представляю его в лице Михаила Алексюка, такой же высокий и стройный, крепкий и надёжный как скала. Бу­шуют ветры, летят ненастья, грохочут камнепады, сыплются не­приятности, а он надёжно и мудро стоит, стойко выдерживая все удары непогоды, судьбы и человеческих противоречий и проблем.

И нимб доброты сияет над ним, и обворожительная улыбка на ею лике, как тёплый луч солнца, греет, притягивает, успокаивает, все­гда вселяет надежду и приносит радость.

Юношеские занятие гимнастикой и плаванием сложили и скру­тили мускулами его мощное тело. Слово былинный Добрыня Ни­китич - Миша Миронович олицетворял нашу команду.

Блистал он не только силой, но и яркой мыслью инженера-кон­структора, постоянно что-то усовершенствуя в альпинистском быту и технике. Его заботы, как материнские хлопоты, касались каждо­го из нас, нашего снаряжения, тактики восхождения, удачного пути или нахождения тропы среди хаоса рваного ледника, снежной ку­терьмы или моросящего тумана. Он никогда не ложился спать пер­вым, не прятался в палатку, пока не обогреет тёплым словом, не обведёт ласково рукой, не поправит, не починит, не укрепит надеж­но растяжки, не приготовит чай или похлёбку. Ходил, смотрел, по­чинял и что-то постоянно думал, точно заботы жизни, как сильные и жестокие ветры Кавказа, рвались и метались вокруг, разбиваясь у нашего «мыса Доброй Надежды». Наконец, ветры успокаива­лись, а вместе с ними и Миша, и тогда он ложился с краю палатки, загораживая путь неприятностям, непогоде и несчастьям.

Наш добрый витязь обладал большими ступнями и длинными конечностями, так что всегда у него оказывались тесные ботинки, куцые рукава курток, а короткие брюки болтались, словно у маль­чонки. Но из-за сего не слишком эффектного внешнего вида он не страдал и не переживал, считая все эти моды-фасоны ненужным пижонством, - лишь бы телу было тепло и удобно. Помню, как-то в горах Австрии, при несложном восхождение на Гроссклогнер, он просто надел шерстяные ретузы и какую-то кацавейку. Увидев такой живописный наряд на русском гиганте, девушки-американки зашлись от смеха. Для них Миша будто разгуливал в кальсонах на крутых скалах, точно по своему ранчо, да ещё прицепил синюю фиалку на свою армейскую пятнистую шляпу.

Знаменитую картину Васнецова - «Три богатыря» я переде­лываю на свой лад и называю её так: Князь Добра (добросовест­ность), Витязь Работа (тяжёлый и изнурительный труд во всём) и Смелость и Отвага (Герой). И все эти качества заключены в нём, и Миша Миронович - воплощение образа богатыря.

Мужество не изменило ему, правда, молодость ушла. Спустя тридцать с чем-то лет мы вновь с ним встретились. Цвела белая сирень в Ботаническом саду Киева, точно наши дни и часы на снеж­ных скалах Ушбы. Боже мой, как сирень приятно пахнет и призы­вает юность к поцелуям и любви, к щемящей сердце нежности...

Ураган боли и мучений свалился на Мишу, но не сдался наш богатырь, вступил в смертельную схватку и победил. Тяжело хро­мая, но так же смело идя навстречу надвигающейся Тьме и Не­известности, он обнял и поцеловал меня. И слеза мужская мельк­нула золотой каплей в весеннем сиянии прекрасного Киева.

И Любовь Миши, как прекрасная белая сирень, была рядом с ним. Она выдержала всё - боль, безысходность, бедность, но не бросила своего доброго броненосца, сейчас волочащего ногу в чёр­ном ортопедическом ботинке, сделанному ему на заказ. Теперь пальцы ног не торчали наружу, как в альпинистских отриконенных бутсах.

Любовь Миши сквозь звёздную молодость и синюю тьму быта светилась бессмысленно-сладкой белой сиренью. Я целую тон­кую руку с радостью, и счастливо прикасаясь к счастью Миши. А вокруг тишина, любовь и весна. И Нежность печально смотрит на встретившихся мужиков после долгой разлуки. И пламень солнца горит на хрупких стеклах нашей жизни.

Перед тем, как уйти в вечную тьму, надо же поговорить и наго­вориться в последний раз...

УЛЫБКА КИЕВА

Какая она, улыбка Киева? Все знают - красивая и вся в цвету­щих каштанах! А у меня в памяти и на глазах совсем другая - это расцветающее лицо Коли Мащенко. Сверкающие белые зубы го­рячие звездочки каштановых глаз, загорелые до черноты щёки лоб, подбородок и обожжённые солнцем в болячках губы, хитрость и артистичность юга плескалось восторженной радостью на лице великого таланта и никогда не унывающего, но щеголеватого мон­тёра телефонной связи.

Рабоче-крестьянский франт, Коля всегда находил какие-то не­мыслимые наряды в виде подержанных, но ярких курток-пуховок, замызганных и залатанных пуховых штанов, а лыжная шапочка доисторического образца залихватски болталась на его черных кудрях.

Коля не велик ростом, но кряжист, силён и гибок. Альпинистс­кий молоток, как волшебный смычок, летает и скользит над его головой, когда Коля забивает скальные и шлямбурные крючья, про­бивая нам путь по отвесным стенам в синее небо. Коля - гордость и баловень нашей команды, приближённый Капитана Ярости, все­общий любимец. Ему прощается тихую страсть к спиртному, а гуль­нуть с друзьями лучезарная Улыбка Киева очень любила. Буйный характер Коли переплетался с сентиментальностью и страстнос­тью к жене, воспитывающих трёх детей.

...И ещё скалолазочки и альпинисточки обожали бравого, ве­сёлого и сильного горовосходителя. Для Коли было большим на­слаждением поработать инструктором в альплагере «Эльбрус», обучая хитростям и тонкостям альпинизма приезжающую трудо­вую молодёжь Украины. Особенно дивчинам, гарным и цветущим подсолнухам. У него всегда были заветные камни-утёсы, где он учил искусству скалолазания, зелёные уголки ледника, где мисти­ческая толща льда мерцала и подбадривапа его при рубке ступе­ней, а снег блистал упавшими разноцветными бабочками там, где проходил горный барс Коля.

...Какие-то житейские тайны и загадки всегда витали над Улыб­кой Киева. Правда, все простецкое и вполне открываемое, но зато загадочное, придававшее ещё больше гоголевский колорит и брос­кую внешность фигуры. Хотя Коля не подходил к образам из «Мер­твых душ», а больше к «Киевским типам» Куприна. Такая яркая «Улыбка Киева» в суровых снегах Кавказа.

А у меня в памяти весёлое и бравурное время наших шалос­тей и приключений. Гуляем с Колей по центру Вены, и вдруг он согнулся от боли и беззащитности.

- Что с тобой, Коля? - я перепугался не на шутку.
- Живот болит, страшно бурлит, и я хочу в туапет! И мы кинулись искать всегда затерянное и всеми любимое ме­сто. С трудом нашли по знакам, ведь немецкого языка мы не знали, но два нуля указали нам желанный путь. Бегом летим по ступе­ням вниз, но там все двери заперты на ключ.
- Что делать, Владюша? - взывает ко мне искривленная и мо­лящая «Улыбка Киева». - Нужно бросить монету и двери откроются! - Мудро и с опы­том посоветовал я.
- Дай монету, не то мне конец!

С радостью даю последний железный шиллинг. Коля хватает и дрожащей рукой суёт его в щель для монет. И неистово рвёт дверь, потому что трагико-комический конец придавил его до пос­леднего вздоха. Но в ответ от брошенной монеты вырываются клубы одеколона, обдавая Колю свежестью и счастьем облегче­ния. И бедный мой Коля, в спешке перепутавший монетную щель, с криком - Прощай! - взлетел барсом над высокими дверьми и плюхнулся на голову какому-то бюргеру, сидящему в блаженстве на унитазе...

Команда молодости нашей всегда сверкала Улыбкой Киева, вбирающей в себе силу, смелость, соло скальных и виртуозных восхождений, а с ними обычную человеческую жизнь с пороками. гуляньями и гулом двадцатого века.

...Мы сидим с Мишей на Подоле, где любил пить пиво Куприн, и в наших бокалах тонет слава, смелость и вся яркие чувства, ког­да-то бросавшие нас в поединок с горными исполинами. Мы поми­наем не вернувшихся из отчаянного сражения наших товарищей, а среди них Улыбку Киева, которая по-прежнему разливается уда­лью и ухарством по очаровательному городу.

СЧЁТНАЯ ПАЛАТА

Дима Лавриненко был у нас в команде ответственным за сна­ряжение, продукты, в общем, за всё барахло, нужное нам при вос­хождении. Эту обязанность называют - завхозом он постоянно что-то считал, перебирай, отбирал, оставлял, делил, забрасывал, менял, прятал, отнимал и производил множество арифметических действий. В памяти он у меня остался как большая счётная маши­на, дрожащая каплями огней и лампочек, ворочающаяся внутренними скрипами и голосами, вычисляющая и вырабатывающая удоб­ные нам планы и графики.

Достать билеты на самолёт или заказать грузовые машины, чтобы прикатить в Сванетию из Кутаиси, - по всем хозяйственным вопросам к Счётной Палате. И она работала днём и ночью, как хорошая советская машина, никогда и никому не отказывая ни в чём, но сама, правда, прогорала, сдавая отчёты в бухгалтерию Центрального совета ДСО «Авангард».

А в обычной жизни Дима Лавриненко был хороший парень, не­много рассеянный, но милый и добрый. Выпросить у него что-то из хорошего снаряжения не составляло труда, хотя Счётная Пала­та вела строгий учёт всего дефицита и выдавала только по особо­му распоряжению Капитана Ярость.

Потом, после наших рекордных восхождений, у меня остался спальный мешок, набитый гагачьим пухом. Это высококлассное снаряжение готовили для совместной советско-китайской экспе­диции на Эверест, но она не состоялась, а дорогие вещички разда­ли по спортивным обществам. Спасибо Диме, он из Счётной Па­латы превратился в доброго друга, хорошо помнил, как мы замер­зали, коченели, умирали на ледяных стенах, и, конечно, отдал спаль­ные мешки товарищам для будущих восхождений, не оставил их гнить в складах Киева.

Но мой буйный и разбросанный характер как-то стоял чуть в стороне от образа рассудительного и рационального Димы Лаври­ненко. Лучше всего о нём потом скажет Мыс Доброй Надежды -Михаил Алексюк: «Моим напарником по связке долгие годы был Дмитрий Лавриненко. Он преподавал гимнастику в Киевском ин-физкульте и был необыкновенно здоров и вынослив. Эти качества сочетались с рассудительностью и невероятной работоспособнос­тью. Дима не мог существовать без дела более десяти минут. Он всегда, что-то делал, улучшал и всех торопил, не давая засижи­ваться. Но это никого не раздражало, наоборот, стимулировало. Благодаря его настойчивости, мы почти всегда успевали подгото­вить ночлег до темноты, построить защитную стенку из снежных кирпичей до пурги. Он генерировал энергию, как динамо-машина. Страховал внимательно и надёжно. Хороший напарник, толковый и сильный».

Каждый из команды был как кипящий фонтан, изливающий энер­гию, словесные рассказы, анекдоты и другую шелуху, а Дима был немногословен и всегда находился как бы в стороне. Он никогда не строил воздушных замков и молниеносных планов по прохожде­нию скальных круч. Он слишком был всегда занят делом, чтобы предаваться золотым грёзам. Дима, как и полагается, вместе со Счётной Палатой любил правду, пунктуальность, экономию, осмот­рительность и благоразумие. Он не терпел и не выносил грязи, вуль­гарности, неряшливости и лени.

Дима всегда был добросердечным и никогда не оставался рав­нодушным к любой просьбе, хотя иногда просто не мог ничего сде­лать. Такое чувство осталось в душе, как дальнее пение молодос­ти - это сердце Димы, будто выкованное из чистого золота. Значит, советские машины, уходящие в космическую высь, делали из бла­городного металла. А Дима достиг недосягаемой и не пройденной никем скальной высоты горной вершины Ушбы.

Как признанье, моя любовь к Диме и моим товарищам, осиян­ная солнцем и луной, морозом и мглой, снежной пургой и зелёной травой, прозвенит в небесах, потечёт тишиной над страшной и ле­гендарной Ушбой. Где вы сейчас? Судьба разбросала нас по коо­перативным квартирам, по глубоким могилам и всем нам тепло и уютно но часто днём мне видится, а ночью снится ледяная глыба вершины и мы, скорчившись от холода и голода, скользим в розо­вом тумане, словно Ангелы-Альпинисты, посланные Творцом...

ВЕСЁЛАЯ ПЕСНЯ

Вы испытывали ужас и смертельный страх? Не всякий блед­ный горожанин чувствует эти человеческие состояния. Мучаю­щий Мороз и Невыносимый Холод, два безжалостных брата, сжа­ли свои дикие объятия над нашими истерзанными телами, одеты­ми в промокшие и разорванные тряпки, повисшие над Страшной Пропастью Ушбы. Будь всё проклято на свете, а главное - сам себя клеймишь за то, что выбрал эту страстную и страдальчес­кую дорогу горовосходителя. Ведь там, на юге у Чёрного моря, сейчас тепло и уютно, а ты погибаешь и замерзаешь среди ледяных и каменных роз Ушбы. И жуткая черная пустота, как бездонная могила, качается под тобой. И никто из друзей и соседей по дому не могут понять твою идиотскую страсть к приключениям в горах.

А ссадины, ушибы, отмороженные кончики пальцев, как лепе­стки бледных роз, свернулись и сверкают над твоим живым тру­пом. Цепенеет тело, а мозги давно уже застыли перед отчаянием. И уже нет ни капли сил и никто не пожалеет тебя - бродягу, бес­смысленного и брошенного даже близкими, уставшими давать бла­гополучные советы.

Но есть магическая сила на земле! Никогда она не пропадёт! Снизу, из ледяного, снежного, скального ада вдруг донеслась Ве­сёлая Песня. Бесхитростная, безыдейная, бесшабашная, но такая дорогая и душевная, как наша потерянная жизнь. Пел хрупкий и хрустальный Ангел во плоти - Володя Ковтун, махровый и щирый украинец из спорного города Киева (чья она столица - евреев, ук­раинцев или основавших его славян?)

Володя Ковтун - наш «зад» команды, красивее сказать арьер­гард, но мы говорим - замыкающий. Не буду что-то придумывать новое, а передам описание Алексюка:

«Он выбивал крючья, снимал карабины, верёвки, рюкзаки и передавал всё наверх с помощью подъёмного фала. Если рюкзак застревал, Володя раскачивал его за нижний конец фала, пока рюк­зак не проходил неприятное место. По характеру своей работы на маршруте Володя целыми днями оставался в одиночестве, но не унывал. У него была хорошая память, он знал много песен, и вре­менами распевал их громким голосом»...

Как нужен был твой ждущий и желанный голос, Володя, среди ледяной мути Ушбы! Как он спасал, как отгонял мое отчаяние, отрешённость и неминуемую обречённость на гибель, когда уже нет спасения, нет ничего на свете, кроме страданий. Благородные и блистательные слова песни входят эликсиром жизни в твою сущ­ность и будто вновь бросают в яростный бой. Хотя иссечённое и истерзанное тело уже ничего не чувствует, но песня искрой зажи­гает волевые ноты, даёт им непобедимую силу и веру в торжество и правоту альпинизма.

...Ты оставался один, среди тьмы одиночества, среди Духов Смерти, карающих всегда первого или последнего на отвесной скальной дороге. Тебя сжимал Страх, что рядом никого нет, а если что случится, то твои друзья не успеют придти на помощь. Но ты смеялся в беззубое лицо Черепа, сейчас представляющего лик Смерти, твоя Песня рыдала и ревела над гранитными утёсами Ушбы. И Смерть содрогалась от твоего оптимизма, и Эхо клоко­тало в камнепадах и лавинах, а ты просто пел. и мы поднимали уставшие головы, благодарили тебя за мужество, за простые, а сейчас благородные слова, заставляющие нас не сдаваться ни пе­ред чем, даже перед Ней.

Сейчас я вижу и слышу какофонию звуков - политических и песенных, трясущуюся в экстазе молодёжь. И мне жалко эти юные лица, жалко, что они никогда не увидят и не услышат песню Ушбы, а точнее - не почувствуют первозданную прелесть горного мира, где пребывает, не иссякая в вечности, голос Ветра, тепло Солнца, сказка Снега, зелёная мистика Льда и всего Прекрасного, что ок­ружает нас среди величия вершин.

...Тяжёлый камень Судьбы сорвался с космических высот и летел в Неизвестность, откуда восходила Песня, - и завороженное её звуками ушбинское Проклятие отвернуло камень от красивой головы песенника и только прожгло ему ногу, сбросив лишь один ботинок в могилу.

Да здравствует Весёлая Песня, плескавшаяся над Ушбой, звав­шая нас в лихую атаку и красивую жизнь и на отвесных скалах, и на горизонтальной и грустной земле!

ВОСТОРГ ЩЕНКА

Я - Владлен Гончаров, ещё вчерашний второразрядник, сходу, за несколько дней, сделавший пару «пятерок» - на пик Вольной Испании и Шхельду, вдруг попадаю в команду чемпионов СССР с мастистыми и опытными «волками» альпинизма. Восторг щенка, ликующего, тявкающего и облизывающего своих породистых стар­ших сородичей, тыкая их своим мокрым носом, Пригласил меня Капитан Ярость что он увидел хорошего в моей альпинистской подготовке ~ не знаю, наверное, взял в команду за то, что я учился в Киевском институте физкультуры, где он преподавал. И мы вместе с ним проходили общефизическую подготовку, постоянно бегая по лестницам Республиканского стадиона, занима­ясь прикладной гимнастикой и плаванием в бассейне института.

Итак, я среди Великих горовосходителей окружающие неприз­нанные очень завидовали мне - это я почувствовал сразу. Ведь ещё пару недель назад меня выставляли напоказ по альплагерям ущелья за мои промахи в альпинизме. Мы вчетвером, молодые молокососы, вышли в «четвёрочное» восхождение на Накру-Тау. Сила, здоровье и нахальство буйных бычков пёрло из нас. Словно гуляя по набережной, мы идём по довольно крутому снежному склону, даже не связавшись веревкой. Я - впереди команды как вдруг дрогнуло небо. Быстро под­нимаю голову и вижу летящие обломки льда. Пытаюсь быстрее про­скочить кулуар, по которому сходят лавины, камнепады, снежные сбро­сь! (в нём уже образовался ледяной узкий желоб), но споткнулся и полетел вниз. Попробовал ледорубом задержать падение, но не смог, а личико моё ткнулось в ноздреватый лёд и пашет по нему, обдирая кожу, обливаясь кровью и сукровицей. Тогда переворачиваюсь и лечу по желобу в пропасть на пятой точке. Легко и бесшабашно встреча­юсь с неизбежным, а это - даже не хочется об этом говорить, с ужа­сом вспоминать весь этот смертельный позор!

Но Судьба решила по-своему: за несколько метров до вылета на выступ, за которым глубокий отвес, где мне каюк, я вдруг стал бороться за жизнь и затормозил ботинками своё летящее тело, заклинив их на крутом повороте желоба. В общем, отделался рас­терзанным и кровоточащим ликом. Меня сфотографировшга на па­мять (снимок предоставляется ) и стали показывать меня живым, но с разорванной физиономией начинающим альпинистам, - так, для наглядности, поучая, как не надо ходить в горы без страховки.

«Волки альпинизма» оказались добрые и миролюбивые, совсем не трогали самолюбие щенка, не обижали меня, а главное - не по­нукали и не учили уму-разуму, хорошо зная, что сам должен ду­мать, если хочешь обитать среди них. А я млел от щенячьего Во­сторга и даже стал крутить хвостом, форся перед девочками, что я уже знаменитый горовосходитель.

Подробно не помню наши последние приготовления перед штур­мом Южной Ушбы, где в предшествующем году погибли двое ук­раинцев - киевлянин Артур Глуховцев и харьковчанин Виталий Тимохин, которого я хорошо знал, мы вместе тренировались на ска­лах Крыма.

Ещё одна легкомысленная любовная история витала над моим именем в альплагере «Эльбрус», но не буду повторяться, я уже об этом написал в своём рассказе «Улары». Это когда мы со знамени­тым Мишей Хергиани, «Тигром скал», влюбились в одну сеньориту и боевой турнир, конечно, провели не по рыцарским правилам. А моло­дость и жизнь пела и цвела вокруг величием и великолепием. Ночью я почему-то просыпался и слушал, как рядом в лесу плачет соловей, сердце млело от нежности, а душа горела от восторга, а мысли скака­ли по золотым вершинам, где я буду скоро ступать легко и красиво. А девочки будут приносить мне букеты лесных цветов, и одевать мне нашею венок из рододендронов. И сладкие поцелуи залечат мои раны и ссадины, полученные в поединке с Духами гор...

Но в воздухе запахло грозой, какое-то предчувствие, а может, просто страх вдруг закрался в моё нутро, ворочался там, дрожал там, пугал меня и отговаривал от предстоящего восхождения. Со­мнения придавили щенка, совсем недавно летевшего в пропасть. Но победил суровый юмор моих старших товарищей по команде. Они смеялись над всем, даже над Смертью! Они улыбались и ра­довались, что они живут и здравствуют, что у них хороший аппетит, что они пьют холодный нарзан, а по вечерам танцуют с красивыми девушками. А сложное восхождение на Гору, так это украшенье для мужчин! И щенок забыл о своём внутреннем страхе, вновь запрыгал и завизжал от восторга.

Но Она - Смерть терпеливо ждала всех. А рядом сияла Лю­бовь. Кто победит?

ВОСХОЖДЕНИЕ

...И вот началось. Вершина медленно и мрачно приближается ко мне, я поднимаюсь к ней по леднику. Это - Ушба. Храм Недо­ступности и Неприветливости. Там обитают суровые Боги.

С волнением и трепетом смотрел я на чёрные стены, где не мог удержаться снег. На ледяные каскады, грохотавшие лавинами и камнепадами.

Грубый излом вершины, всех её очертаний и углов, асиммет­ричных построений, сложенных мощными утёсами и обнажённы­ми обрывами. Родилась она миллионы лет назад в юрский период мезозоя и сложена крепкими гранитами.

Горы вырастала над нами, как чёрное чудовище, лохматым смерчем восходя и застывая в небесной синей тишине.

Ушба! Гора, овеянная легендой и недоброй славой. «Вертеп ведьм» - кажется, так называют вершину местные жители. Про­славленные альпинисты проложили здесь маршруты высшей ка­тегории сложности. «Наша» нехоженая стена - это шестисотмет-ровый отвес из гранита и натечного льда. Взгляд снизу даже зас­тавляет усомниться в возможности найти на ней путь. По «доро­ге», идущей в среднем под углом 90 градусов к вершине, нет ни одной скальной полки или площадки, где бы можно было стоять, лишь сверху нависают карнизы.

Гордая неприступноеть и недосягаемость, и щемящая боль вос­торга неумолимо призывала к её каменным сводам. Зов величия и восхищения дикой силы природы. Но не очень приятный, а просто -ошеломляющий. Трудное испытание для альпинистов, задумавших подняться по её ещё нехоженым страшным скалам. Всё ближе гора - и ты отлично видишь, даже чувствуешь и хорошо осознаёшь бес­полезность задуманной и невыполнимой адской авантюры.

Привал. Я в удивительном умилении чувств перед грозным Бо­жественным престолом. Хочу упасть на колени и молиться, облива­ясь сладкими слезами. Оглядываюсь, а мои боевые спутники - «львы. тигры и волки», - сбросив рюкзаки на лёд, уминают мясные консер­вы, будто их не волнует и не привлекает горное чудесное раздолье. Приходится и мне опускаться на грешную землю, я присоединяюсь к альпинистскому завтрак)'. Но мне кажется, что участвую в трапе­зе богатырей перед великим поединком с Духами Гор.

Продолжаем подход к вершине, к её западной стене Южной Ушбы, где намечен наш маршрут первовосхождения. Раннее, рде­ющее утро, спят ещё синие снега, задумались зелёные льды, а тяжёлые смерзшиеся камни покойно лежат на подушках и полках. Внезапно я опешил: над Ушбой вставал сияющий столб розового света, а чёткие уступы окрасил пурпур царского плаща, черные стены стали красного золота, снега заалели в восходящих лучах солнца. Энергетическое и эмоциональное торжество восхода солн­ца возносило Ушбу в озаренное небо. Вершина блистает своим безумием в розовой пене и гранитной твердостью бессмертности, будто проклинает или зовёт кого-то из нас своей аметистовой при­влекательностью. Ушба - горная и героическая красавица в про­хладном огне рассвета, окутанная сапфировой ризой.

...А мы у цели, уже навешены вспомогательной командой ве­рёвки через подгорную трещину и дальше на скальный уступ те­перь дело за нами.

- Давай, разомнись, юноша! - предлагает мне начать путь по отвесной стене Улыбка Киева (мы с ним в передовой связке).
- Смотри, не используй старые крючья! - остерегает меня Капитан Ярость. (Крючья, оставшиеся от прошлогоднего неудачного восхождения Глуховцеваи Тимохина). Но я хитрю, цепляю страховочные карабины на ушки двух старых и пробиваю один новый шлямбурный крюк, здесь участок ещё не угрожающий, так что нужно экономить время и силы. И вот я на узенькой полке, где висят рюкзаки погибших ребят.

Внезапно я увидел Её. Она будто восстала из погребальных рюкзаков, перебирая черное полотно Времени, - легкие и бесте­лесные очертания, текущие черно-белой и строгой красотой, как и подобает Смерти. Смутно сознавая дикое величие развернувшейся картины, и чувствуя тяжесть страха, беспричинно наваливше­гося на меня, я окаменел на полке.
- Не прикасайся к ним'. - услышал я тихий шепот. Кто предуп­реждал меня о страшной опасности - Ушба или Судьба? Сейчас, это не имело никакого значения, ведь Ушба стала моей суровой Судьбой, испытывая на прочность мой дух и тело.

...Первым в полные рюкзаки залез Коля (Улыбка Киева). Что он искал в них? Не знаю, но точно получил чёрную и опасную метку...

И началась наша нудная работа над пропастью. Шлямбуром из сверхпрочной стали долбишь в тяжелом граните маленькое, всего 15 или 20 миллиметров отверстие, вставляешь в неё крюк, состоящий из трёх деталей, и заклиниваешь ударом молотка по конусным штифтам. Альпинистский молоток, как удары сердца, стучит и гу­дит над Ушбой. Работаю правой и левой рукой, вытянувшись во весь рост, иногда скрючившись в неестественном положение, но бью, колочу по шлямбуру, загоняя крюк. А ноги стоят на малень­кой дюралевой площадке или в веревочных лесенках. Никакого комфорта или удобства. Последовательно и монотонно - защелк­нуть в ушке крюка карабин, а в карабин - верёвку, привязанную у тебя на груди к страховочному поясу. На страховке капитан Ярость или Улыбка Киева. Но они на тридцать-сорок метров висят внизу и тоже над жуткой пропастью. Метр, ещё один хочется пить, но фляга пуста, а просить о воде моих друзей - неудобная и долго выполня­емая проблема. Облизываю сухие, потрескавшиеся от солнца и мороза тубы, и опять пробиваю крючьями путь наверх. Метр за метром по чистой, точно зеркальной стене продвигаемся к верши­не. За час мы проходим всего лишь десять метров.

...И опять отполированная твердь скалы, плиты, гудящие под ударом молотка, жаркая жажда, балансирование над пустотой, а страх сменяется напряжением и неудобством твоего тела, сто­ящего во весь рост над гулкой пропастью на малюсенькой дюрале­вой пластинке. А если..., - такое ведь случилось в прошлом году: тогда Тимохин своим мощным телом оборвал ушко облегчённого крюка и полетел вниз, срезая слабый алюминий, из которого они сами сделали своё снаряжение. Сорвал Глуховцева, стоявшего на страховке, и оба разбились о скалы...

Сейчас я спокоен, капитан Ярость приготовил отличное снаря­жение, мы испытывали его, и крючья не сломались, удерживая на разрыв многотонный груз. Наш шлямбурный крюк, весом 20 грам­мов, выдерживал усилие в одну тонну на срез и полтонны на вы­рыв. Надёжность снаряжения придавала нам уверенность и убежденность в успехе нашего рекордного восхождения.

...Снова каменная грудь скалы, нависающая над тобой, толка­ющая в обрыв, где в глубоком колодце течет искрящееся тело лед­ника. Иногда ветер заглядывает на Западную стену, сильными по­рывами пробуя нашу устойчивость и закалённость. И всё же какая-то смелая благодать разливается по твоему телу, поддержи­вает моральный дух, возвышает тебя в глазах Богов, единствен­ных видящих твою отвагу и мужество. И ты, конечно, гордишься собой, гордишься, что смог вступить в этот страшный и смертель­ный поединок. Ведь здесь риск всё время с тобой, в каждом движение или порыве. Но риск мы стараемся тщательно пробивать крючьями и связывать веревками.

Волчий аппетит удовлетворяем персональными пайками: куски консервированного мяса, хлебцы, сыр, орехи с медом, шоколад, печенье и ещё какая-то сытная и вкусная еда, составленная капитаном Яростью по критерию высокой калорийности. Но нет минуты на обед: ты все время находишься в боевом пути, или стоишь на страховке, где внимание и бдительность наблюдения за товарищем превыше сытого желудка. Но иногда всё же наступают бла­женные минуты, когда в высотном скальном «ресторане», над воз­душным столом, ты поглощаешь продуктовый нектар с добавле­нием чистоты окруженья и морального удовольствия над злобны­ми силами, - не буду повторяться и перечислять, какими.

Великолепие и величье Храма Богов, знаменитую Ушбу, охраняют множество препятствий - вечных и оживающих: скальный отвес с линией крутизны, иногда нависающей над головой живой и животный страх, что сидит и шевелиться внутри медленно ползущих альпинистов каменные «бомбы», что гулко свистят вокруг, иногда «взрываясь» глухими ударами, от которых чуть вздрагива­ет стена и дрожь проходит сквозь твоё сердце. Где-то рядом зло­веще шипят лавины, вываливаясь из небесной выси. Человечес­кая мораль с её отрицательными сторонами, такими как трусость, безволие, слабость организма и духа, эгоизм и прочие людские грязные тряпки, преграждают путь к вершине легендарной Ушбы, Перед наступлением сумерек приступаем к подготовке бивака, каждый сам себе «вьёт» гнёздышко. На вбитых крючьях раз­вешиваем веревочные гамаки и укладываемся спать, чтобы провести ночь над бездной. Все вещи, вплоть до ложки, привязаны.

Тихий вечер окутывает всё вокруг безграничной любовью, лаская и умывая нас радостью успешного дня. Нежные сильфиды, природные духи и управители стихии Воздуха, шепчут дивные сказы и слова, медленно погружая в благодатный, счастливый сон но что-то не даёт мне хорошо заснуть. Уныние усталости держит в напря­жение моё измученное тело, лишая его покоя и спокойного отдыха. От избытка чувств, нахлынувших на моё сознание, этот тихо-синий вечер и неприступная Ушба казались одушевлёнными, живыми во плоти, ведущими с миром и со мной разговор.

Что за непонятная страсть у тебя, не нормальная и не чело­веческая, карабкаться по отвесным и обледенелым скалам? - спро­сила Ушба.

- А что мне делать с собой, если странный зов срывает меня с теплой квартирной постели, притягивает меня необыкновенной силой странствий и приключений!
- И свои мучительные шаги по отвесной скале ты считаешь счастьем? - спросил меня бодрящий Воздух бледного вечера.
- Да! - уверено ответил я.
- Счастья нет, мой несчастный альпинист, надо прозябать, как все на свете, и не цепляться за страшную скалу!
- А мне так нравиться жить, смеяться и плакать над пропас­тью и судьбой!
- Грустно, мой альпинист, неужели ты свой земной рай хочешь поменять на небесный?
- Но отблеск твоего благодатного сияния, Ушба, падает ко мне благодарностью беспокойного огня, сжигающего всё моё будущее...

А серебряный месяц, тихо и медленно проплывая по прозрач­ным шелкам облаков, отчего-то неуверенно течёт над Ушбой. Безнадёжная линия скал и снегов окружает мой висящий гамак, и он, словно ладья старинная, качается и тянется в звёздный след. Куда я стремлюсь? В какие иные миры? Разве плохо тебе на зелёной земле?...

Утро. Алая заря румянит белые склоны Эльбруса, Завтракаем в постели. Руки и лица опухли от выпитой накануне воды. Пошёл снег. Висим на лесенках. Брезентовые куртки, плащи, пуховки - все промокает. Капитан Ярость вешает кастрюльку-самоварку на крюк, закладывает в неё сухой спирт и греет гречневый концен­трат с мясом. Каша очень вкусная, если ещё грызть вдобавок го­ловку чеснока.

У капитана сегодня день рождения. Уже двадцать дет он встречает этот день в горах. А на голове у него ледяные сосульки и катышки снега и льда, стекающий пот превращается в жемчуг, блестящий в короне горного короля. Глаза сияют, улыбка сверкает, лишь скулы в седой и снежной изморози. Суров капитан Ярость, но прекрасен и величествен на отвесном и заледенелом троне. Мы, оруженосцы, склоняем покорные головы, поздравляя его. Подарки наши скромные и съедобные - конфеты, печенье, луковица, а Боги дарят ему снежные звёзды, ледяные розы, скальное счастье Ушбы, а Солнце свою тёплую улыбку, а Небо чудную музыку голубой тишины. И теперь не страшна ему никакая чёрная весть и непого­да, только ясная даль сейчас с ним, грусть и нежность летнего дня, а рядом прямая черта, соединяющая крутизну, страх и судьбу. Но капитана Ярость ничем нельзя запугать, ведь он выбрал свою яркую и трудную дорогу в горах.

Снизу доносится голос Весёлой песни. Он связывается по ра­ции с наблюдателями:

- Украина! Украина! Я - Ушба! Все в порядке. Продолжаем восхождение. Приём... Приближается леденящий вечер. Ботинки у меня очень жмут, молено обморозить ноги. Нагнуться неудобно, прошу помочь сидящего ниже капитана. Он развязывает шнурки и прячет обувь в рюкзак. На ноги натягиваю пуховый мешок.

Раздумья, как белые снега, как бледно-синий вечер, как нежный ушбинский закат приходили сладостными мечтами, обвивали душу любовной элегией, звучали музыкой вальса. Один я в мире, как стре­мительно падающая и сгорающая звезда. А где же она, моя желанная? Силуэт надежды невыполнимой и безнадежной горит и сияет ожиданьем. Надо мною ледяной эфир неба там, далеко на Родине, бегает моя девчонка, познакомились мы в Новогоднюю ночь на кордоне Буковом в Крымских горах. Из снежного сумрака вечера встаёт её образ, горячий и гордый, но такой обворожительный и благословенный. И светятся голубизной её глаза. И синие строчки полу­ченного от неё перед восхождением: письма греют, поют и грустят у меня на груди. Неужели жизнь короткую и бессмысленную прожил без тебя, без любви! А теперь у Алтаря Смерти вдруг прозрел тос­кой и терпеньем. Что-то сбудется, а всё ли получится?

Как дорог и приятен покинутый дом, когда тебя сжимает суро­вая опасность и смертельная обречённость! Но как обидно ухо­дить в никуда, не любив, не страдав, не задыхавшись от Великого влечения к тебе, моя юная недотрога. А может, всё ещё впереди? Теперь могу подтвердить, что чёрная музыка моих раздумий-переживаний на страшной, скальной стене превратилась в сиянье и радость Большой и Долгой Любви, рождением дочери Франчески и сына Филиппа. Но они даже не знают, что отец их был на Ушбе, сгорая дотла в бурях, непогодах, опасностях, но сердце их матери обогрело, выручило, точно вытащило его из всех передряг и непри­ятностей.

Благоговейный трепет к любимой, зародившейся на вершине Южной Ушбы, прошёл через всю мою жизнь и медленно ка­тится в Ничто и Небытие, оставив своих любимых посланцевдетей на Земле. И уже внуки подрастают и лазают с дедом по Крымским скалам и пещерам. Продлись ещё, мгновеньежизнь, ты прекрасно! ...И вот к нам нагрянул Голод. Настоящий и жгучий, сосущий тело и волю, когда мысли улетают к пиршественным обедам, заставляют обливаться слюной и застывают кривой улыбкой на по­трескавшихся губах. Давно съедены все наши штурмовые пайки, небольшие запасы продуктов. Непогода и невыносимая трудность отвесной стены задержали наш быстрый и легкий шаг по скалам. Уже из пересохших глоток вырывается стон и хрипящий крик:

- Есть! Я дико, до беспамятства хочу кушать!
А другие просто кричат:
- Жрать! Дайте что-нибудь пожевать!
Кажется, что сейчас на чёрствую корку хлеба ты променяешь несколько дней или лет жизни.

Вытряхиваю из карманов куртки и штанов, рюкзака, даже из спального мешка хлебные крошки и отправляю в рот. Нахожу не выброшенные фантики от конфет и слизываю сладость с них. Жую какой-то кожаный ремешок, провожу шершавым языком по мок­рым скалам, как собака, чтобы утолить жажду. Грызу лёд, пыта­ясь насытится. И думаю, думаю о еде, завидую сейчас всем, кто кушает горячую булочку с медом и молоком!

Вспоминаю, что перед восхождением я сливочным маслом смазывал ботинки, чтобы они не намокали под дождём и снегом. Сни­маю один и теперь сосу мягкую кожу чувствую, что она съедобна, - значит, не умру, а буду жевать собственные ботинки.

Капитан Ярость раздаёт баночки с какой-то калорийной сме­сью, дающей силу и энергию спортсменам. Мы пробуем, и все дружно выплёвываем гадость, будто попробовали собственный кап, - уж лучше сосать ботинки и собственные пальцы, как медведь свою лапу в берлоге, чем жрать эту смердящую отраву...

На следующий день снегопад продолжается. Сменяю идуще­го впереди Улыбку Киева. Шлямбуры ломаются, мокрая пыль прес­суется в отверстиях. Кажется, что монолитный и обледенелый отвес заканчивается, появились узкие искривленные трещины заби­ваю в них скальные крючья. Отличный, густой и звенящий звук, -это крюк надёжно входит в толщу стены. Скала поёт под ударами молотка. И опять весь монотонный процесс с прощёлкиванием карабина в ушко крюка и страховочной верёвки. Делаю все быстро и заученно, но очень внимательно, не дай Бог ошибиться! И всё же несколько раз крючья вываливаются из малопригодных тре­щин, не выдержав моего веса. Иногда крючья подозрительно ка­чаются в тупых щелях, вошедшие в них всего на несколько сантиметров. Глаза с тревогой и лихорадочно оглядывает скалу, и ищут другую трещину, руки торопятся заколотить более надёжный крюк. А стена будто старается защититься от незваных гостей и стара­ется отбить нашу массированную атаку. Нет хороших зацепок, ус­тупов для ног, где можно постоять на каменной тверди, а не раска­чиваться в веревочных лесенках, когда стена отбрасывает твоё тело над отрицательным углом. Если линия падения стены вырав­нивается, то с удовольствием прижимаешься к холодной и обледе­нелой земной массе.

Наши обычные крики: Выдавай верёвку! Натяни! Будь внимателен! Но они словно птицы кружатся рядом с нами, летают эхом над скалой, живут трудовой и тяжёлой жизнью горовосходителей. В акустику Ушбы с каменными вздохами и лавинным шоро­хом вплетаются человеческие голоса. Но часто слышен бодрый баритон Весёлой песни, закрывающий свист летящих камней. Это живой привет каменноледовой Ушбе.

...Свинцовая усталость вместе с голодом тяжело вливаются в измученное тело, в опухшие, натёкшие и натруженные руки. Ладо­ни покрыты ссадинами и волдырями от рукоятки молотка. Лицо горит от солнечных ожогов, глаза постоянно слезятся от снежного сверканья, губы растрескались и кровоточат. Мороз тоже приложил свою убийственную силу и прихватил своей чернотой оголён­ные части тела, а у меня обморожены уши.

Выхожу в каменный кулуар. По нему стекает бурная снежная река, как дни нашей горячей молодости. Снизу кричит капитан, но ничего не пойму. Звук голоса теряется в лабиринтах карнизов и глушится падающим снегом. Предательский слой пушистого сне­га покрывает всё вокруг. Надо мной карниз, под ногами немысли­мая крутизна стены. Для забивки крюка приходится счищать снег со скалы и ледовых натёков. Последние силы будто стекают в пропасть, а тело, точно медуза, распласталось по стене. Часто дышу и собираю остатки уже не сил, а волевых эмоций. Чувствую, что отчаянный риск забирается в моё нутро, когда пытаюсь «на авось» проскочить этот карниз, но, подумав, изгоняю его лишним забитым крюком. И все же иногда нужно рисковать, когда крюк едва влез в трещину, - ненадёжная страховка, но выбора нет, уже надви­гается ночь. Лыжной шапочкой, снятой с головы, опять сметаю снег, колочу молотком, и почему-то страшно радуюсь, что Судьба занесла меня в это блаженно-беспечное место ошибаюсь, это со­стояние души, а маленькая точка, где я стою, - будто моё альпини­стское вдохновение, летящее зеленой звездой над Ушбой. Она ярко сгорит, и больше я никогда не попаду сюда, не увижу блеск падаю­щего снега и горных звуков столкновение, будто прекрасный голос красавицы-вершины...

В этот июльский вечер каждый член команды готовил себе ужин из мягких языков ботинок и взбивал в постели... мягкий снег. Ночь неуютная, несчастья и неудобства холодом и голодом забираются в твою снежную постель, не дают заснуть, терзаю! и мучат тело и мысли. Такое чувство, что ледяной ветер пронизывает тебя до костей и пригвождает навечно окаменевшей глыбой к от­весной стене. Дико болит и немеет правое плечо, - этой стороной тела я больше всего прислонялся ко льду и холоду каменной стены. В памяти вдруг встаёт моя маленькая комната, старый письменный стол из дуба, тетради и книги ты пьёшь горячее молоко с белой булочкой, читаешь интересные страницы. Как прекрасен и дорог становится твой родной дом, когда ты в далёких странстви­ях среди изнурительных лишений и мытарств, вдруг вспоминаешь свой райский, домашний уют...

Снова утро. Горные дали чеканятся черными тенями. Солнце плавится в летнем зное, однако мы закрыты скалами от тёплых лучей. Каменный рельеф, как застывшая волна, то усложняется на полированный отвес и точки опоры исчезают, то крутизна стены уменьшается, исчезают карнизы и нависающие глыбы, и можно позволить себе лазание по скалам и не использовать лесенки. И путь становится наслаждением скалолаза, когда разминаешь уже затёкшие и застоявшиеся мускулы ног и рук, уставшие от моно­тонной работы со шлямбуром.

Наконец, впервые за восемь дней собираемся все вместе на небольшой полочке. Будто вечность, заключённая в снежный ураган и голод, пролетели над нашими вдруг поседевшими головами и глубокими морщинами, упавшими на страдальческие лица. Зато лю­бовь и дружба крепко обняла нас до конца жизни. Бурная радость кипит улыбками, приветствиями, шутками, пожеланиями и беско­нечными разговорами, где вспоминается всё: и хорошее, и плохое, и смешное, и трагикомическое. Но мы явно гордимся, друг перед другом, что выдержали все нечеловеческие испытания, обрушившиеся на нас. И каждый втихомолку думает, что самое тяжёлое вынес именно он, голодал, замерзал, страшно устал, - но каждый очень хочет помочь товарищу, обогреть его тёплым словом, похвалить за героизм и мужество, просто сердечно ободрить. Даже вспомнить что-нибудь хорошее и доброе о его семье, о любимой женщине.

Мы чувствовали горячее влечение друг к другу, мы выдержа­ли безмолвие смерти, присутствующей рядом во всём, метавшейся среди нас и опасно толкавшей бесстрастно и бесцеремонно.

Испытание смертью - суровая школа жизни. Мы встретились все вместе через несколько дней восхождения, где каждый день, будто год или десять лет отчаяния и отваги. Без сюсюканья и те­лячьей нежности, мы непроизвольно и бессознательно потянулись друг к другу, и встретились наши искалеченные и изуродованные руки в сильном, мужском рукопожатие и объятие. Никто нас не сможет никогда понять, если не перенёс весь ужас и прелесть горного и сложного восхождения.

Но среди восклицаний и эмоций, будто крепко жила и прослеживалась единая воля Капитана Ярость, стоявшего во главе руля команды, искусно управляя ей среди грозного величия природы с лавинами, камнепадами, дождём, снегом, морозом, голодом и другими препятствиями. И среди членов команды не было никаких моральных человеческих конфликтов, срывов, разногласий, ко­торые вмиг могли появиться от жестоких страданий, невыносимых условий, от страшного Голода и Холода.

Теперь путь к вершине пересекают ледовые «галстуки». Спе­циалисты по ледовой технике Михаил Алексюк и Владимир Ковтун рубят ступени в каскадах сине-зеленого льда. Сверкают летящие куски, зацветают улыбки на измождённых лицах, а усталость сжимается как побитый пёс. Мы топчем её зубастыми альпинис­тскими кошками, мы сильны своим товариществом, а перед любовью, молодостью и смелостью отступают даже неприступные горы!

Подозрительный и пугающий шорох в нависающем льде. Се­кунда - и поплывет, сорвётся тяжелая ледяная масса в губитель­ную пустоту, сметая нас и всё на своём сокрушительном пути. Что предпринять? Что делать? Такой сакраментальный вопрос не раз преграждал нам путь.

- Всем укрыться под скалами! - кричит и приказывает Миша.

А сам выбирает единственно правильный, но последний путь, -только вверх, по отвесу замершего льда. Всё равно, если что-то случится, то он не успеет никуда спрятаться от гибельного удара. Лёд потрескивает под колючими кошками, под острым клювом ледоруба, но храбрый молодец Миша мужественно и мудро прохо­дит адскую дорогу через нависающий коварный лёд. Держится на передних зубьях кошек, ледоруб в правой руке вгрызается в фирновый фиолетовый лёд, а в левой - ледовый крюк помогает дер­жать устойчивость уставшего тела. Высочайшее у него искусст­во ледолаза и стальная настойчивость характера! Вот он, непобе­димый и непокорённый дух горовосходителя-альпиниста!

...Вдруг Ушбу окутывает густой туман видно, не хочет вер­шина проигрывать поединок с нами. Вокруг встают и клубятся свинцовые, тяжелые тучи, даже слышен железный и противный треск их соприкосновения. Непогода, как несчастье, обрушивает­ся быстро и мгновенно. Уже пылает и гремит гроза в блистающем небесном великолепии. Дома, в городе, мы видим и слышим грозу в недоступной и недосягаемой высоте, а здесь ты среди сверкаю­щих молний, у начала зарождения грома, сотрясающего скалы и твою обомлевшую сущность, обвитую стальными крючьями и карабинами. Каскады холодной воды обрушиваются из грозовых и неисчерпаемых хранилищ облаков. А Мыс Доброй Надежды рубит ступени с неистовством и непреклонностью, пробивая нам путь по крутому ледовому желобу. Как он красив сейчас и восхитителен r своей неудержимости! Гигантский рост, увеличенный от галлюцина­ции тумана, бронзовый лик богатыря, закалённый солнцем и морозом, - будто Ангел Победы стремиться вверх по гладкому льду. Дождь омывает его серебряными струями, ветер тяжело и грубо наваливается на груць, но не отступает и несгибаем наш Миша, наша победа над Ушбой! Ледоруб, как поэтическое перо, выписывает нам желанную и восхитительную строку-тропинку в чистой ледовой странице.

Как-то сразу отступает летняя гроза, и замолкают громы. ...И вот мы к вечеру стоим на вершине Южной Ушбы. Красное-красное солнце садится за скалистую «пилу» Шхельды-Тау. Внизу, вокруг - горы и горы. Радоваться ещё рано - предстоит двухдневный спуск по «обычному» маршруту в Сванетню. И все же мы уже счастливы, что выдержали трудное испытание выбранной нами альпинистской дороги в небесную высь...

И будто загорается зелёная звезда победы в блистающем купо­ле — награда за наше тяжёлое хождение по мукам, омытое ливнями лишений, солёных и кровавых слез, но теперь сияющими воспоми­наниями, которые горят томно и сладко при возвращение домой.

НЕПОКОРЕННАЯ УШБА

.. .Косые полосы снега захлестнули силуэты окружающих вершин. Солнечный диск затерялся в олове падающих хлопьев. Капитан Ярость медленно выкручивает свой спальный мешок, промок­ший от ночных осадков, и вновь надевает его на ноги. Укрываемся палаткой, теснее прижимаемся друг к другу и впадаем в сонное полузабытьё. Примерно через час выглядываем из своего укрытия, но в небе по-прежнему хороводы снежного вальса.

Читаю вслух случайно попавшие в рюкзак рассказы Чехова. Перед нами проплывает степь, жгучая от солнца, терпкая и горь­кая от диких трав и звонкая от песни жаворонка. Может быть, там, на ковыльных просторах, сейчас очень хорошо. А здесь - только ледяная пропасть да чёрные нависающие башни Ушбы. Два года назад наша команда из спортивного общества «Аван­гард» п

окорила западную стену этой вершины, и вот теперь мы пы­таемся пройти её северный отвес. Где-то вверху обвалился снеж­ный карниз, и холодный снегопад прошил наш бивуак. За двадцать дней мы уже два раза пытались покорить стену, но бураны вынуж­дали нас возвращаться обратно. И вот снова пурга. Правда, сейчас успели пройти треть маршрута и «зависли» на капроновых лесенках...

Этот маршрут и впрямь очень сложен и опасен. Когда мы готовились к штурму, гостившие на Кавказе французские и австрийские альпинисты, увидев каскад нависающих северных скал Ушбы, оценили его выше всех труднейших альпийских маршрутов.

Вдвоём с заслуженным мастером спорта Владимиром Дмитри­евичем Моногаровым - (Капитан Ярость), мы оторвались от основ­ной группы метров на шестьдесят. Четверо наших друзей по команде зацепились на маленькой полочке, которую мы назвали «Запятая». Там, вырубив в натечной глыбе льда уютное ложе, мы уже ночевали под первыми снегопадами. Пришлось нам тогда несладко. ...После полудня небо чуть прояснилось. Сразу же уходим прокладывать путь дальше наверх. В гладком монолите аккуратно забиваем надёжный шлямбурный крюк. Стук молотка, свист рассекаемого воздуха от падающих сверху льдинок, запорошенные снегом грозные скалы, слегка обмороженные лица товарищей - романтики хоть отбавляй. Раскачиваясь на лесенках, к нам поДни-маются ещё двое - Коля и Женя. Они чертовски промокли.

Оглядываюсь назад. На противоположном снежном обрыве - мы сейчас находимся словно в гигантском каньоне - видна чёрная точка. Это наблюдатель, альпинист из Симферополя Сеня Фролов. В случае нашей аварии он по рации должен вызвать спасательный отряд. К нему из альплагеря «Эльбрус» подня­лась вспомогательная группа, они принесли нам продукты и письма. До встречи с Сеней пройдёт очень много времени, и он устроил для нас громкую читку писем, ведь звук его голоса хоро­шо доносится к нам. Теперь Ушба, весь снежный, ледяной и небесный мир хорошо знает, как любят нас наши оставленные дома девушки и жёны, написавшие нежные и прекрасные стро­ки тёплых посланий к нам. Теперь и любовные тайны крепко свя­зывают команду нашей молодости.

Вечер. Подозрительно тепло и душно. Сегодня последний день июля. Устраиваем бивуак на узкой наклонной площадке. Наплыва­ют облака, и опять кружатся снежинки. В потемках нахожу стра­ховочную верёвку, прищёлкиваюсь за неё, от основных перил отсо­единяюсь, - слишком короткий у меня нагрудный страховочный репшнур, он давит и я повисаю на нём.

Ложусь спать. Ночью вынимаю руку из спального мешка, что­бы подтянуть его повыше на грудь. Вдруг кто-то, словно магичес­кой рукой, включил фантастическое освещение. Разряд молнии пе­реполосовал небо. Руку, державшую стальной карабин, внезапно обо­жгло электрическим разрядом. Со страшной силой ударил гром. Медленно тянутся часы ночных размышлений и легкой дремоты. Здесь, в реве горного океана бурь, все приобретает свой особый смысл, здесь по-настоящему все простые житейские грани.

Руки у нас почернели и потрескались. Всё снаряжение мокрое, продукты на исходе (с ужасом вспоминаем голод на Западной сте­не Южной Ушбы в 1965 году), а снегопад по-прежнему не стихает. Решаем вернуться вниз. Спуск, сидя на верёвке. Капрон замерз, и верёвка совсем не держит на трение. Но вот и «Запятая», сюда потоки мокрого снега стекают прямо на наших ребят. Оставляем на стене верёвки и забитые крючья - мы ещё вернёмся к тебе, ненаглядная и страшная в своей снежной непогоде, но наша милая Ушба.

ВЕРТИКАЛЬ УШБЫ

Команда молодости нашей ГУРМАН

Вместо Володи Ковтуна в команде появился Олег Гриппа. Он мой старый школьный товарищ, вместе учились, вместе начинали заниматься альпинизмом, работали связистам и-монтёрам и, бетонщиками. Дружим около двадцати лет. Эта дружба научила меня уважать товарищей, я стал щедрее к людям, к жизни.

Олег спокоен, силён и практичен. Он может идти впереди альпинистов, чётко выбирая и прокладывая путь, может быть и замыкающим. Он отлично справляется с любым делом. Даже походные рационы он всегда выбирает очень умело и изысканно. Он гурман: любит побаловаться каким-нибудь сыром камамбер или выпить на отвесной скале чашечку ароматного кофе. Одет всегда с иголочки, все снаряжение ладно сидит на его крепкой спортивной фигуре. Собираясь на восхождение, ничего не забудет, даже мелочи - нитки, пуговицы, мешочки, очки можете смело попросить у Олега. У него в запасе найдете и лишние ботинки.

Наверное, скульптору легче: взял резец и с фотографической точ­ностью вырубил мускулистый торс, волевое лицо, выражающее спо­койствие и целеустремлённость. Я не скульптор и не художник, но если мне пришлось писать портрет друга, то обязательно смешал бы краски с часами, днями, ветрами, морозами. Но как нанести на полот­но солёный пот, водянки, содранную кожу на руках от столбов, выма­занных креозотом, когда тянули радиосвязь, состояние, когда крутит плечи от пудовых рюкзаков, а высота памирских гигантов выворачи­вает всего тебя наизнанку? Или момент, когда товарищ отдаёт больному другу в снежной альпийской буре свой пуховый мешок, а сам всю ночь стоит на узкой полочке над страшной пропастью?

... Долгий зимний вечер. Вдали за окном чуть слышно бьёт прибой. Шелестят страницы книги, и вдруг воспоминания, как удар волны о гранитную набережную, наваливаются на меня. Передо мной встаёт лицо друга. Зима 1957 года. Мы, монтажники Крымс­кого управления радиофикации, прокладываем линию к бухте Ка-мышевой. Ветер, разгулявшись на морских просторах, обрушился на. нас. Мы ломами долбили скалистый, израненный тяжелой ста­лью севастопольский грунт. Ставили столбы, пришивали к ним пе­рекладины, наворачивали изоляторы, натягивали, как струны, про­вода. Работали на совесть. Но однажды сильный дождь, переме­шанный со снегом и ветром, загнан нас под каменистый уступ, где мы разложили костёр и грелись. Управление торопило с планом, но деликатно: начальник знал, чем пахнут севастопольские скалы и морские зимние ветры.

Оставалось всего два дня до пуска линии. Проходит час, а мы греемся, никто даже не помышляет браться за. работу. О чём-то призадумался Олег и вдруг молча взял лом, перелез через скалистый уступ, как перепрыгнул через бруствер окопа, и, навалившись грудью на ветер, пошёл долбить яму. Посидели мы немного, по­ворчали на него и один за другим пошли в яростную атаку - крошить скалу ломами.

Не случайно ему доверили ответственную должность, - начальника горноспасательной службы Крыма. И здесь развернулся талант бывалого альпиниста. Он создал сильную спасательную службу во всех горных городах. И возглавил на общественных началах областную федерацию альпинизма. Наблюдательный, жадный ко всему новому, он все, что увидит заслуживающего внимания по туризму, старается внедрить в Крыму. Теперь мы видим толстые книги и вмонтированные сталь­ные печати на вершинах гор. На них туристы пишут свои авто­графы и оставляют отметки в маршрутных листах. Вместе с то­варищами выпустил путеводитель «Альпы в Крыму». У Олега проявился и талант архитектора: он подготовил проект хижины горноспасательной службы, дома туристов, горнолыжных трасс на склонах Чатырдага.

Долго говорили, писали об оборудование пещер для показа туристам. Олег с присущей ему энергией взялся за дело: создал и возглавил бригаду по оборудованию Красной пещеры, - и там по­явились лестницы, перила, защитные решётки, пролегла в ней бетонированная дорожка.

Зимой Олега часто можно видеть на Ангарском перевале, где он с горноспасателями дежурит по воскресным дням, оказывая помощь лыжникам, пробивая в лесу первоклассную горнолыжную трассу, или ищет по крымским туманным яйлам заблудившихся туристов.

И. как всегда, перед ним в голубой дымке встают не взятые вершины, не пройденные маршруты.

Продолжение следует....


Отзывы (оставить отзыв)
Рейтинг статьи: 5.00
Сортировать по: дате рейтингу

отлично !

Ведь память - "страшная" сила... Ждем-с
 
Поделиться ссылкой

Дорогие читатели, редакция Mountain.RU предупреждает Вас, что занятия альпинизмом, скалолазанием, горным туризмом и другими видами экстремальной деятельности, являются потенциально опасными для Вашего здоровья и Вашей жизни - они требуют определённого уровня психологической, технической и физической подготовки. Мы не рекомендуем заниматься каким-либо видом экстремального спорта без опытного и квалифицированного инструктора!
© 1999-2024 Mountain.RU
Пишите нам: info@mountain.ru
о нас
 Rambler's Top100